Евгений Язов

Зачем наука, если в ней приют
Чертей и бесов, что любовь к познанью
Нам прививают розгами, зовут
После сих розг горячих к покаянью?
Быть может, будет толк из школяров,
Когда убогим клириком уныло
Они предстанут при дворах и кров
Найдут среди забот мирских постылых.
Но раз в столетье, может быть, и два
Меж школяров, что порки не боятся,
Является певец, познав слова
Орфея юного, за лютню склонный взяться!
Им всё не в грех – мечту вплетая в слог,
От розг доспехи музы им ковали,
Им Аристотель в тягость, ибо Бог
Их отделил от горя и печали!
Молитвой им – канцона, и легка
Дорога, что зовёт весной из дома.
Не ведают монахи, чья рука
Ведёт сих отроков по тропам незнакомым.
Грамматика – лишь клириков удел,
Риторика – для тех, что честь попрали,
Тот, кто в науке скучной преуспел,
Постиг юдоль унынья и печали.
А тот школяр, что орфиков постиг
И в меликах познал любви отраду,
В природу Бога музыкой проник,
Примкнул поэзией к божественному стаду!
Он праздности цветком родился тут,
Где за серьёзным ликом послушанья
Скрывается надменный алчный плут,
И ложь живёт в одеждах покаянья.
Здесь злобное скуластое лицо
Укрылось ризой пользы и смиренья,
А сладость уст святош и подлецов
Всегда сокрыта лицемерья тенью.
За честолюбием, хромая и скуля,
Бредёт здесь лихоимство, а за оным,
Словно при власти пап и короля, –
Гордыня хитрая, согбенная в поклоне!
Имеющий глаза, узрев сей срам,
Школяр Орфея и менад водитель,
Весной весёлой сей покинул храм,
Пороков и уныния обитель!
Вплетая в музыку свет хмеля и любви,
Лобзая песней нежных муз ланиты,
Не зная хитрости, что пухнет на крови,
Как демон злобный, под монаха бритый,
Школяр бежит науки подлецов,
Идет по миру, словно б в свите Пана,
Живёт легко, как будто в царстве снов,
В одежде строк и рифм без изъяна.
Зачем грамматика ему, коль память есть,
Зачем риторика, коль страсть и нежность девы
Ему заменят хитрость, фальшь и лесть,
А диалектику сожгут любви напевы!
Записывать поэмы не в чести
Меж тех людей, кто полон вдохновенья,
Судьба им – с трубадурами идти,
Амура слугами – причиною творенья!
Им не дано познать печаль и тлен,
Им не постигнуть Ямвлиха, но всё же
Бегут они дворцов и сирых стен
И спят в лугах на травах, как на ложе.
Отринули удел святых отцов,
Что в кельях сирых, словно бы в смиренье,
Скрывают лица злобных гордецов,
Под ризами растленья и гниенья!
Орфей, мой друг, мой брат, моя любовь,
Веди отсюда школяра-гуляку
К Венере сладостной! Мы запоем и вновь
Родимся из земли, подобно злаку!

Ты, брат мой, пел в хвалебных строфах

Изыск девиц и сладость нежных уст,

Я пил Зефир на грани сонных чувств

В садах волшебных на незримых тропах.

Я в мир вошёл, мой брат, а ты уж вышел

В те чудные врата, что в сад ведут,

Где на ветвях любви певцы растут

Плодами вечности – чем далее, тем выше.

Неужто, брат мой, здесь так сложно жить,

Где ты не смог дождаться дивных снов,

В сирой корчме, на кромке всех миров?

О, брат мой, мне здесь не с кем говорить…

Взрастал пиит и к вольным тем полям

Стремился лёгким ветром и дождями –

Из зёрен малых здесь взрастить хлеба

Изящных рифм, поднявшихся грядами.

Ах, милый друг, всяк знает в мире сём –

Из черноты и почвы влажной, томной,

Великие хлеба, что вскормлены огнём,

Поднимутся, вобрав красы природной.

Играй же, злак, в моих строфах, чтоб мы

Преобразились в жизнь из жизни этой,

Ведь из-за этой странной музыки души,

Мы истончились, – в том судьба поэтов!

Хмельную сладость слога, и в вино

В той амфоре души, где сонно дно,

Преображали таинством, как слёзы;

Они лились с туманами под светом

Луны, воспев пророчеств темноту,

Чтобы направить песню в пустоту,

Очистив духов мрак в строфах поэта.

И так бывает – философия бессильно

Низвергнута в симпосии, так хмель

Наполнит члены все, и тем свирель

Гетер кружение ведёт, красы обилье

Рождает ревностью поэтики консорт

Душа, сейчас, забывшись в страсти,

И мудрость, словно дщерь напасти,

Отринув нежностью неуловимой нот.

Поэтика – так девственна, но в страсти

Той непорочности изыскана, проста…

Ах, целомудрием исполнена творца,

Того, что наделён безмерной властью

Над знамым мудрецом, но до тех пор,

Пока в гетер круженье, в хмель вина

Симпосий не прольётся, флёром сна

Морфей не скроет бесполезный спор.

Беспамятство – удел их, в сирой,

Жестокой бренности. Впотьмах

Им суждено познать свой страх,

Дарованный в безмерном мире

Тем, кто был предан юной лире,

Тем, для кого сей мир – есть прах.

В шестой луне, в покров туманов

Стремясь тенями с ветром в ночь,

Отринув мир людской, сим прочь

Отторгнув смертной жизни раны,

Познав сей мир как мир обмана,

Сподобились смерть превозмочь.

Бессмертность их – баллад узоры,

В них за оградой странных строф

Восстал тот мир, в котором кров

Талантам мудрым, что, как споры,

Спешат над миром, чтобы скоро

Взрастить собой лесной покров.

И мы рождались в тихом царстве

Листвы дубовой, в хвойных снах.

Здесь, преломив в талантах страх,

Окончили свой срок. В мытарстве

Пройдя тропою слёз и странствий,

Обретши звёздный свет впотьмах.

Он щедрым даром наделён –

Природой нежной, в лунном свете

Растаял дымкой, словно б в этом

Его души источник спит,

И, словно с неба синь, глядит,

Не зная рыцарский удел,

В сердце своём познав предел,

Хмельным нектаром переполнен

И благодати преисполнен!

Не зрит он праха и в тщете

Не ищет вдохновенья, всё же

Родившись здесь, отринул ложе,

Где мир раскинулся во тьме

Бездной незримой; в тишине

Почить изволил. Сны и грёзы,

Что истекают в тлен, как слёзы,

Его наполнив вдохновеньем,

Дали приют и утешенье!

Отверз я грезы, как учтивый гость,

В приветствии видения поклоном

Встречал я (так навстречу сонмом

Они летели)! Я же – нищий. Горсть

Канцон изящных, словно б семена,

Рассеял с миром, чтоб из них одна

Поспела, как на лозах гроздь!

Душисто-пряным ароматом сны

Влекут к себе, тщету поправ земную,

Я грёзы в сласти вин из чаш взыскую,

Как фавн, здесь, на ложе тишины.

Когда б мне дорог был весь сирый мир,

То не играл в него так, словно бы сатир

Нежной свирелью вьёт узор весны.

Узрел ступеней мраморных изгиб,

Что, словно бы из кости, в лунном свете

Резной безделицей вился; я видел это –

Там, на ступенях, будто враз погиб,

Прозрев, – по ним бредут к высокой башне

Дворца учтивости поэты!.. Стало страшно

Сие узреть… Пред нами брёл сагиб.

Я шёл по лестнице. Ажурные ворота

Дворца открылись, пригласив всех нас

В богатый зал!.. Навстречу шёл Парнас

(Он сенешалем здесь) – его забота

Приветствовать, как мраморный Омфал

Вельмож безмолвной речью вопрошал,

Приветствуя дымами злого грота!

Здесь, за ажурными воротами леса,

Луга и пастбища, где пьют росу олени,

Где птицы певчие под золотою сенью

Вьют музыку, восславив небеса,

Их строй, что здесь десницею могучей

Рождён во имя тех, кто рифмой жгучей

Пролился, словно с лепестков роса!

Не заслужили рай, кто за Орфеем

Стремились славу звонко сечь строфой,

Но в свете лунном здесь вошли в покой

Огнём тенсон, как свечи, пламенея,

Устав от королевской строгости дворов,

Где нищета духовная среди иных даров

Царями и вельможами владеет.

Усталый дух тщетою вновь томим,

Бежит греховности, агонии чуждаясь,

Он, по ступеням легким поднимаясь,

Словно туман и тень, неуловим.

Отторгнув тлен, как мертвого кумира,

Оставив позади всю бренность мира,

Взлетает в небо, точно серафим.

Отринут всеми изгнанный из рая,

Но меж нечистых тоже лишь бастард

Сей дух… Не примет рай, отторгнет ад;

Он, ни на что уже не уповая,

Бредёт по свету, глупости смеясь

Той, что, в одежды славы облачась,

Среди царей живёт, не унывая.

Мой дух таков – устал сие глядеть,

И в тот момент, однажды тёмной ночью,

Луна взросла из туч и, словно б в волчью,

Попал я западню! Мне умереть?..

Но, право, ах… нет чести в сём пороке –

Окончить жизнь свою вот так, до срока,

Ведь Бог не знает, что такое смерть!

Закрыл глаза и, словно б наяву,

Поднялся к беломраморным ступеням,

По ним я шёл… туманом, лунной тенью,

Что утром гладит росами траву.

Врата ажурные привратник отворил,

В зал изумрудный молча пригласил, –

Так ныне я тебе о том спою!

В том зале рыцари и добрые пажи

Труверам внемлют… ибо созданные ими

В строфах изысканных живут они и ныне –

В преданиях! В строках сих нету лжи,

Ибо предание есть камень тот волшебный,

Которым выстлан путь меж зол и терний…

Куда ведет сей путь? – Ты сам реши!

И вот я сел за стол промеж поэтов,

Тут в зал вошли пять юных дев, меж них

Привратник-карлик нёс свечу!.. Родник

Пел в тишине так громко в зале этом,

А в песнях сих, не сговорившись, узнавали

Поэтов древних, что так ловко рифмовали,

Сшивая строфы, словно ниткой, светом!

Девица первая нежна, как лепестки,

Скромна в походке! Так, в накидке серой

Внесла в сей зал безмерный Чашу Меры

(Ах как движения её изысканно легки!).

И вот, смущаясь и краснея, как виденье,

Сосуд сей поднесла к нам лёгкой тенью,

В нас окропив росой любви ростки!

Мы, словно сироты, в тумане ищем путь,

Взросли цветами сквозь душистый плевел

И, так любви изголодавшись, дерзко-смело

Вкушали взорами её красы!.. Ничуть

Не убоявшись грешности своей разбойной,

Девица же сия изящно, бликом стройным

Исчезла тихо, не посмев взглянуть!

Вторая дева чуть постарше первой!

(Ах, сладок взор очей!..) С улыбкой на устах

Она приветствовала нас, в своих перстах

Юность несла с изяществом Минервы,

Что чашу наполняла в край… Так в грёзах

Хмельных юнца любви беспечной слёзы

Сердце наполнят, словно кубок веры.

Оставила ту Чашу, в коей Юность

Беспечности полна, как меж цветов роса,

На том столе массивном, там, где бирюза

Уже сияла Чашей Меры! (Трудность

Была в той аллегории…) И чтоб сие познать,

Как Меру с Юностью из чаш можно приять?

(В сём образе непознанная смутность!)

Девица третья, так блистая красотой

(Глаза беспечно-синими сияют небесами),

Вошла легко, словно танцуя, (между нами)

Праздность внесла и в чаше золотой

Та праздность, словно старых лоз похмелье:

Хотя горчит чуть-чуть и всё ж родит веселье,

А в том веселье – вечность и покой!

Меж первых Чаша эта рядом встала,

В пиитах верных здесь родив любовь,

Враз Юностью и Мерой вспенив кровь,

И Праздностью чудесною предстала.

«Бывает, как сомкнутся лозы для любви,

Иной родят из двух побегов вдруг они!» –

О том нам дева эта рассказала.

Четвертой девой Чаша внесена.

Та дева так степенна; строгим взглядом

Очей зелёных, взрослых, что преградам

Даёт основы твердь, хоть бы она

Ни в чём не уступает девам прежним,

Но остановит строгостью безгрешной

Любую мысль, которая грешна!

Четвертой Чашей – Целомудрие, и так

В ней сердце страсти и желанья трепет,

И юные уста, что ткут бессвязный лепет,

Влюбленности шелка, – но сей пустяк

Для Целомудрия лишь жалкая игрушка;

Она подобна благородным на пирушке:

На всех взирает, будто б на сорняк!

Но лишь притихли все, вошла девица,

Что красотой своей затмила всех, что здесь

Вносили Чаши до неё… В её глазах не спесь,

А мудрость вечная в карих очах ютится,

От сердца мудрого огонь небесный льётся –

Так Щедростью небесный пламень вьётся,

Как то, что Бог создал и что родится!

Девица пятая надежду в зал внесла

И Чашу Щедрости меж прочих водрузила,

И теплотою всех, кто здесь сидел, сразила.

О этот взгляд… так чист, что как роса,

Что выпадает ранним утром, как туманы

Бегут за темнотой в холмы… там в тайны

Нас посвятит, как причастит, лоза!

Зефир улыбкой нимфы в зал вошёл,

Скользнул по струнам душ пиитов славных,

Разгладив слог их… В гимнах благонравных

Он вдохновеньем чудным снизошёл,

Как дух Орфея, что заполнил зал великий,

И всюду строфы побежали так, как блики

От вин, что в Чашах, заполнявших стол!

Вот пять сосудов – их нам не пролить, –

Полны природой, как амброзией, и враз

Собой являя куртуазность… В сей же час

Каждый сумел из Чаш сих чуть отпить…

Так и проснулся я в том месте, где дремал.

Видать, мне Вакх весёлый этот сон наслал…

Ох как теперь мне в этом мире жить?..

Жизнь эта, что невинностью блистая,
Меж тучных стад взрастала, к лесу шла,
Там смерти плод в ветвях грехов нашла –
Как горек он: съешь, после тьма слепая.

Создатель – это жизнь и солнца свет,
Смерть – промысла его первейший враг,
Так, мир воздвигший свет беспечно благ,
В душах взрастил на смерть любви ответ.

Он утвердил любовь, как жизни суть – 
В любви нет смерти, в смерти нет любви.
Отторгни смерть, и жизнь, мой друг, яви,
Тотчас узришь до райских кущ свой путь.