Евгений Язов

И так, в забвении, у крепости, в покое,   
Страх в саван меланхолией одет,
Заблудший слышит: варги долго воют,
Узрит – мир, словно лунь, уж сед.

Родившись старым, он утратил силы -
Так, древних врат ему не отворить,
В момент рождения почило его имя,
Судьба ему лишь рубище носить.  

Вернётся хмурый дух в свою обитель -
К созвездиям, что образуют крест,
В слепую ночь один, кубка хранитель,
В туман оденет всё, что есть окрест.

Здесь оракула холодные уста изрекают горьким перекатом -
Внемлет царь, а на глазах роса, что когда-то ждёт его расплата,
В коей воля Бога, как гроза,
В душах отворяет пламень ада.

Он - владыка, но земной предел установлен всякому творенью,
Каждому дорога, но удел всех когда-то обратиться тенью.
Кто-то спел, а кто-то не успел,
Отдаваясь тленью и горенью.

Я к источнику Касталии прильну, утоляя жажду, откровенно 
То, что суждено, как есть приму, музыкой утешившись смиренно.
В этой музыке я искуплю вину
И к Орфею устремлюсь степенно.

Пусть цари страшатся! Что по мне пифий кара, коль свирель сатира
Создала меня, и в тишине музой мне моя святая лира?!
Не гореть мне в царственном огне,
А парить мне в облаках эфира.

В их грае услышать вопрос можем мы –
Так бездною вечной звучит, словно б сны:
«Куда мы летим? Что влечёт вновь и вновь?
Куда мы стремимся из царствия тьмы?».

«Смерть нас прокормит, и ты изготовь. 
Зовёт нас к себе здесь пролитая кровь.

Спешим мы туда, где бездыханный спит
Герой, что почил здесь. Щитом он прикрыт,
Но всё ж можно видеть: там псы возлежат
В ногах и не знают, что витязь убит.

Те псы днём и ночью труп сей сторожат, –
Спешим мы туда, ох, пернатый мой брат».

Так ворон ответствовал брату: «Заслон, 
Вглядись: сокола стерегут смертный сон;
Так те сокола, друг пернатый, мой брат,
Нас не подпустят, хоть мёртвый уж он.    

Всё реют над ним и границы хранят
Над долом, где витязи гордые спят».

Третий сказал – его мудрость, как тьма:
«Взгляните ж вы, братья, льёт дева одна
Поток горьких слёз, склонилась над ним,
Но всё ж не прервать ей вечного сна. 

Ах, девица прекрасная – милой была;
Любовь их очистила смерть до бела.

На берег морской так в печали несёт
Почившего, тут в землю с плачем кладёт,
Хоронит любимого, сим свет застит тьма,
И боль эта в сердце нежном взрастёт.

Для неё, молодой, не наступит весна,
Ведь она вечным сном засыпает сама».

Так три ворона враз улетели ни с чем
И нет слов, чтоб сказать, увы, нету поэм,
Чтобы выразить истину – выше всех слов, –
В молитве немой отыскать свой Эдем.    

Ниспошли же вам Бог таких соколов,
Вот такую жену и таких верных псов.

Отторгнув душу, словно дщерь, король,
Изгнавший, не познав отцовства –
Так красотой он породил уродство,
И знак сей платой стал за страх и боль.
В унынии находим мы господство
Боли души и страха – это сродство
Дано нам: нам дано играть тьмы роль.

Нет места в сердце юном для Амура,
Но всё ж во имя царства своего,
Венцом союза скрыто юное чело – 
Король в печали, ходит вечно хмуро,
И нет весёлости, увы, в устах его,
И взор потуплен, и вокруг темно,
От своих дум любовных он понурый.

И всё ж соколица была во браке том,
Рождённая, как зло. И демон ада
Вошёл под сень изысканного сада,
Так, его голос здесь звучал как стон.
Но гнал король, и солнечного града
Не смел сей демон своим гладом
Вобрать в себя столицы вечный трон.

Всё ж затаился демон, так чтоб после 
Весь мир в крови горячей утопить,
Из чаши смерти боль отца испить,
Заняв сей трон, поставив бездну возле,
Оскалом злобным жажду утолить,
Невинной крови чашей мести пить
И смерть приять, смочив в геенне вёсла.

«Вы примите смерть лютую в убранстве
Моих потомков…», - демон говорил,
В тот час, когда костёр ещё дымил
И пламень не сорвал сей призрак власти.
«Я вашей крови вдосталь уж испил,
И душ невинных я без счёта загубил,
За смерть мою вам будут впредь напасти.»

Вот так душа, в объятьях тлена мира
Подёрнутая скверною плотской,
Заражена, увы, духовной тьмой,
Скитаясь, словно нищий, в ризе сирой,
Бунтует злобно, всё же красотой
Своей блистая, как цветы росой
Блистают, сдобренные песней лиры!..

Так вот, внемли же, отрок, трубадуру,
Что еле слышно шепчет в тишине
Поэму, в коей власть вовек в огне,
Крови, пожарищах, так сирые, понуро,
Души бредут печальные во тьме,
И не способные покаяться, в вине
Своей находят утешенье зло и хмуро.

Расчисти, отрок, путь! Святой тропою
Ты душу юную, мятежную, веди,
Постигни вечное и разум огради
Питать грехи великой злобы кровью,
Вновь ты грехи прости и пощади,
Тех, кто жесток, оставь и возлюби
Тропу тиши среди невзгод и скорбей.

Движение уст, ласка глаз – лишь в них мне спасенье,
В касанье невинном улыбки и в таинстве чувств.
Так, рыцарем бледным, возжаждал следовать тенью
За той, что сошла в бытие порожденьем искусств.

Лишь взглядом коснётесь - растаю льдами на солнце,
Вздохнёте слегка - и я вздрогну, как светом в слезе,
Мгновенье спустя в свои грёзы, как в недра колодца, 
Скользну, припадая к устам вашим только во сне. 

И, ах, вновь утешусь слезами канцон, чтобы настало
То время, когда погружусь в глубину ваших глаз,
Вы мне скажете тихо, что здесь просто воздуха мало,
Но от чувств задыхаюсь, когда внове вижу я вас!

Я шёл тропою сонной той
За музой юной и прекрасной,
И, вскормлен лунною росой,
Туман стелился безучастно.

Не разобрав в тумане след,
Я соскользнул к истокам света
И отражением в воде
Узрел, что мира вовсе нету.

Кто ныне вкусит хрустальную влагу мелодий
В садах наших душ, что цвели, отзываясь тебе,
Сияли источником сласти – канцоной в судьбе
Твоей истонченной меж изумрудных угодий,
Где розы пасутся в неволе светлых рапсодий,
Где птицы свивают в ветвях пернатые вирши, –
Лишь там слышен голос, что подобен волшбе,
Как будто б эдемские кущи становятся ближе,
И мы приближаемся к ним по сизой тропе?!

Кто свет истончит в хрусталь росистого луга
Вещими снами, что солнцем весенним полны,
Канцонами дивными, может, в руках тишины,
Где строк трепетание, жажда, милого друга
Очи сияют, как звёзды, а строфам подпруга
Гармоний изысканных лад, улыбкой любви
Пиита рефрен, как душа, что не внемит вины 
За страсть безответную девы, когда визави
Соткал свои чувства в узор и в трепет струны?! 

Кто юности лик приметит на глади озёрной,
Вкусив её сладость, лобзая сочность канцон?
Быть может, лишь тот, кто однажды влюблён,
И многие лета спустя всем покажется тёмной
Вся тайна катренов, в поэзии нерукотворной,
Тропою бежит меж алей за черту городскую
К ограде в тот сад, где напевами ты окрылён,
Отринув тщету, чтоб оставить дорогу мирскую,
Услышать звучание песен ушедших времён?!

Кто ныне осветит дорогу во тьме этой белой,
Созвучием нежным вбирая затейливый строй,
В душах рождая плодами бескрайний покой,
А в этом покое в изящество строчки умелой
Внесёт тишину, а с ней как девицею смелой
Игривость пернатую, ту, что под сенью дубрав,
Изгонит безмерность уныния дерзкой рукой,
Чтоб после того, в гальярдах весёлых представ,
Посеять в сердцах цветы, что сокрыты росой?!

Нет лучше на свете другого лекарства от слёз,
Как струн трепетанье слогом ушедших преданий,
Как ласки речей, тишины и всенощных дерзаний
В желанье отведать сласти несбыточных грёз,
Где смерть и любовь, где кровь (и это всерьёз)
С ручьём притекает, и так, чтоб ферулу питать
И тирсом строфы утвердить целование муз,
А ныне – что это? Кем может без музыки стать
Мир, где нарушен канцоны и лютни союз?!

Ты мог бы быть купцом или монахом, но
Ни в золоте, ни в схиме нет радости душевной,
Тебе судьбой даны лишь лютня да вино,
И нежность юных дев, природы совершенной!

Отторг ты службы все, о праздности дитя,
Взалкавши лишь любовь в щедротах Купидона,
Нет в мире службы той, которой для тебя
Придумать бы могли!.. Донна твоя – канцона!

И тогда корчмарь святому делу
Причащать нас будет до утра -
Здесь вином очистит наше тело, 
Душу нам отпарит добела.

Мы наполним музыкою кубки,
Чтоб лобзать поэзии красы,
И вложить в уста святой голубки
Спелость душ сиянием росы.

Вновь душа и тело будут спорить,
Но сойдутся снова поутру,
И в пыли тропинки будут торить,
Разметавшись песней на ветру.

Всё ж корчма, где бурное веселье
Будет вновь тянуть, и снова мы
Будто вдруг почувствуем похмелье,
Надышавшись песнями весны.