Евгений Язов
В

ас лицезреть - как будто видеть сон
И запретить себе однажды пробудиться,
Но в грёзы эти внове углубиться
И ими жить в садах ночных канцон,
Когда влюблён! В тот час я окрылён
Движеньем ваших уст и лёгкой статью,
Коснуться дуновеньем глаз и татью
Бежать в сей мир строфою, словно стон.

 

Перстами лёгкими едва коснуться струн
Души, изысканной во власти Купидона,
И грех Психеи отмолить с амвона
Любви безжалостной! Сие лишь тем, кто юн,
Дано как дар Творца в чертогах лун –
Ночной порой, что сладко наполняет,
Мечтами ранит, меланхолией пеняет 
На тех, кто вторит птице Гамаюн.
 

Напевом милым и игривым поцелуем,
Что строф коснётся и душа вспорхнёт
Над горным кряжем мира и споёт,
Во всём вам вторя, в свете сём ликуя
И от любви сгорая! Ради вас, взыскуя
Созвучье форм в строфе своих канцон,
Даруя их лишь вам, и этим сном
Наполнившись, красы живописуя

 

Вы – ангел трепетный, и крылья-облака
Сокроют дух поэта от печалей,
Чтоб строфы, словно розы, зацветали
Среди кустов тернистых, сквозь века,
Ведь только вы – и рифма, и строка,
И поцелуй изысканный и нежный,
И море слёз восторженно-безбрежных,
Признаний милых долгая река!

древнейший из поэтов – бард, писавший на валлийском языке и чьи произведения дошли до наших дней.
Г

де ловчий сна в траве густой
Росой хмелит душистый вереск
И след сокрыл болотник злой,
Сошед, ворча, в туман седой,
Что прячет белой тьмою берег. 
 

В тот час спешит ему вослед,
Кошачьим взором тьму рассеяв,
Ведьма, чей стан красой одет,
Девичьей свежестью и свет,
Песней своей в сей мир посеяв.

 

Вновь среди вересковых снов,
В жаровнях заклинаний долгих,
Совьёт в ажуре древних строф
Волшебных сумерек покров
Над бездною преданий строгих.
 

Лощины твердь, как чару взяв,
Погрузит крепость хмеля в зелье,
В котором сласть от сотен трав,
Пряность коры в тени дубрав,
Где души на ветвях созрели.
 

В тот миг душа сорвётся вниз,
Как будто птицей белой в небе,
Кроны качнёт незримый бриз
И рухнет вечность в чару ниц,
Узрев себя в мирском вертепе.
 

Ведьма прошепчет в тишине,
Вскормив, как мать, родную душу,
Что плодом зрела, чтоб в огне 
Незримых чар на самом дне
Жизнь обрести, покой нарушив.
 

Чтоб полозом скользнуть в росу,
Чтоб после ястребом сквозь звёзды
Упасть на твердь, затем в лозу
Родиться, чтоб постичь красу
Девичьих уст, пропевших тосты.
 

Чтоб чадом стать девицы той,
Открыть глаза с рожденья к свету,
Любить, страдать, болеть тоской,
Познав лишь в музыках покой,
Став королём меж всех поэтов. 
 

И ловчий сна в траве густой
Росой хмелит душистый вереск,
И след сокрыл болотник злой,
Пусть бездна зреет тишиной,
А бард всё ж знает отчий берег.

П

ортьеру мира я отодвигаю 
И вижу за пределами кулис 
Мир зрителей, что трепетно взирает 
Под одеяния хорошеньких актрис. 
 

И больше ничего во взглядах этих - 
Лишь похоть, даже если вдруг 
Актёры плачут над судьбой Джульетты
И в своих чувствах никому не лгут. 
 

И даже если верою и смыслом, 
Исполнены их речи и дела, 
Поражены лишь страстью тщетной мысли 
Даже при виде гибели Христа. 
 

Во всём они зрят плотские забавы - 
Играй для них на сцене хоть Шекспир, - 
И эта страшная и горькая отрава
Сидит в сердцах, их отравляя мир. 
 

И время Возрождения уходит, 
Тем дальше, чем людская страсть 
Сердца плодами червоточины изводят -
Лишь золото в умах, а в душах власть. 
 

Ну что ж, раз, за кулисы глядя, 
Мы видим только плотский интерес, 
То знаем, эти страсти оттеняют 
Творцы, чьи слёзы видят Albi-gens.

Lorenzo Lippi (1606-1665). Аллегория симуляции, 1650
З

нает ветхий старик, что над чарами годы проводит,
Чьи виски побелили испарения старых реторт;
Он из пламени трав элексиров бессмертье выводит,
Он из горных корней выбивает тверди пород.

 

Холодны его очи, в них старости нет - только правда,
Его сердце беспечно, в вере находит он кров;
Вещих уст тишина предречёт Вельможную Свадьбу,
Когда утро коснётся десницей зелёных лугов.

 

Знает муж крепь клинка, и чело короновано силой
Его верных друзей, что рядами шли на ряды;
Он во славу короны сеял смерть и рвал свои жилы,
Его имя в веках отпечатано твердью судьбы.

 

Жаром в блеске очей его жажда побед расцветает,
Сберегает его только сини небесной покров;
Сердце доблести полно – в ней он покой обретает,
Когда утро коснётся десницей зелёных лугов.

 

Знает юноша сластьохмелён любовью невинной
И мечтательным взором, смущая юных девиц,
Освежит их сердца, наполняя поэм слог старинный
Новым смыслом страстей, не нарушив границ.

 

Созерцательность взгляда юнцов, желанием силы
Пробуждают канцоны на дне сладостных снов,
Их мечта о любви - пробудиться в объятиях милых,
Когда утро коснётся десницей зелёных лугов. 

 

Знают древние кущи юнцов, и мужей, и старейшин:
Они были когда-то – за ними другие пришли,
И на зелень лугов снова утро ложится безгрешным
Ароматом цветов - источником тихой любви.

Thomas Moran (1837-1926). Valley of Cuernavaca, 1903
Н

езримый полог брошен на глаза
Небрежным жестом, а за ним — лишь Бездна;
Во тьме кромешной прогремит гроза,
И в ней узришь ты то, что было прежде.

 

За пологом сотканного из тьмы
Увидишь тропы, что рыбацкой сетью
Пронзили все пространства и миры,
И ветер времени их гонит звонкой плетью.

 

Что жизнь и смерть? Лишь шелковые нити,
Что заплелись в неведомую сеть,
И в той сети, как пойманная рыба,
Бьется душа, познавшая лишь плеть.

Lord Frederick Leighton (1830-1896). The Return of Persephone, 1891
К

то стремится благодатью ароматов
Так беспечно душу насыщать,
Кровью Бахуса, тому грозит расплата –
Им дано в похмелии страдать.

 

Мёдов сладких, что на травах милых
Пригубить из рук весёлых нимф
Сможем мы, но их хранитель в силах
Нас повергнуть, лишь уста смочив.

 

Лоз чудесных девственность хранима
Хмелем – крепким сенешалем сна,
Мы слабы пред ним, и тем ценим он,
Что хранит искусство в тверди дна.

 

Я скажу, до тех искусств не добирался
Ни один из смертных, но лишь тем
Бахус в сладких ароматах открывался,
Кто познал их страсть среди поэм!

Roberto Bompiani (1821-1908). Ancient Roman feast, 1890
(мраморному ангелу над древней усыпальницей)
И

пять свечей поставлю я
У изголовья тихо;
Так холод в глубине огня
Силу в себе таит.
И мрамор сохранит тебя,
О горняя ткачиха,
И светом солнечного дня
Из пепла возродит.

 

Так вот, одна свеча горит
Во имя тех великих,
Кто сбережёт и сохранит
Надежду и любовь.
Свечи иной огонь не спит
Во имя тех безликих,
Кто нас молитвою хранит

И согревает кровь.

 

Третья свеча осветит мрак
Тем, кто в ночи бредёт,
Даст веру и рассеет страх,
Как пламень в очаге.
Свечи четвёртой не иссяк
Свет, он к себе влечёт
Десницей девы юной так,
Чуть гладит по щеке.

 

Пятой свечи гореть в веках -
Она рождает смысл
Изящной рифмою в словах,
Что с лирою сплелись
Здесь, на незримых берегах,
Тех пастырь пригласил,
Кто твердям пел о небесах –
В сих песнях пролились.   

 

И мрамор уст в улыбке спит,
Так смежив очи мило,
И над тщетой мирской стоит,
Крылом объявши стан.
Ах, красота - но в ней гранит, –
И всё же дай, Бог, силы,
Пламень которой оживит
Ту, что хранит курган.

Giovanni Battista Tiepolo (1696-1770). Assumption
Ч

уть карамели, ягоды лесной,
Ванили дымной и смолы хмельной
И снисходительной улыбкой милых уст
Запреты нежные, что льются в песнь строфой.

 

Слезой медовой по хвое бежит,
Что на заре в прохладе дымкой спит, 
Подлеска сладкого (в нём рос осенних дух),   
И, так в художествах труверских в рифмы свит

 

От лоз до чаши! Что за красота,
В ограде строгой меж цветов взросла?
Всё ж злобный сенешаль, сокрыл ваш лик,
Осталось лишь в вине познать пределы сна.

 

О, вздох Психеи, по ланитам строк
Нектар бежит, в нём песни милой слог,
Туманной рифмой в чаши страстность льёт
Пажа влюблённости, что вас обресть не смог.

 

Напьюсь и я, лобзая песню, в свет
Направлю взор свой, и прекрасней нет
Той девы, что трувер в балладах воспевал,
Сравнив с лозою хрупкий, как парящий силуэт.

 

Всё ж я сравню вкус сладкого вина,
С вашим дыханием, но словно ото сна
Хмелея отпаду, влюблённость оттолкнув,
Поскольку мне души болезность не нужна.

О

вдохновенья сладкий плен,
Упругой рифмой молодою
Нас примирить спешит с тобою
Плодами строф в саду поэм,
Где спит Вергилия строка,
Лозой обвивши слог Гомера,
И проросла, не зная меры,
Богатством красок сквозь века.

 

Поднялся сад, где шёл Орфей
Как отзвук лиры, в серебре
Дождей небесных, что в тебе
Родить способны дар! Алкей
Здесь пел Сафо и песней той
Взрастил ту иву, что печально
Склонила ветви над хрустальным
Потоком – над речной водой!

  

Мой друг, я шёл один неспешно
Туда, где Вентадорна слог
Расцвел иссопом сладких строк
(В них ароматы рифм нездешних
То радость, то печаль родят,
То розою Гильома станут,
То расцветут здесь, то увянут,
Но всякий раз нас опьянят).

 

Трудами праздности питаем
В воспоминаниях своих,
Лозой родившись среди них -
Вкус соков их я точно знаю:
Их сладость пил из рук ветров,
В туманах и в лучах луны
Взрастали, юности полны,
Поэм розлив, как свет костров.   

 

Под гроздьями канцон, изящно
Отжатых в песню, и вином
Со временем став, вещим сном
Взялся побег мой в настоящем,
А в прошлом древняя лоза,
Состарившись в хрустальных кубках,
Что помнит {{эшенбах|Эшенбахар шутки,
Нас напоила и спасла.

 

Мы славу пьём - Орфея дети,
Он сад сей дивный заложил,
Он первым был, кто возложил
Гроздь дифирамб на твердь бессмертья,
Разлил по миру хмель, и в нём
Постигли мы любовь безгрешной -
Муз юных, что, воркуя нежно,
Гуляют здесь, в саду моём.

 

Ах, друг мой, нам дано с тобой
Когда-то встретиться в тех кущах,
Что разрастаются всё гуще -
В саду том, обретя покой.
Тогда с тобой, мой друг, Кретьен,
Наполнив кубки вдохновеньем,
Осушим их без промедленья,
Взрастая вновь в саду поэм.