Евгений Язов
Д

евица юная легка и весела,
Поэта сердце кротким взором пенит,
Играет им, как будто жадно внемлет
Его строкам. Ах, как она мила!

 

О, как мила девица и светла,
Как холодна в красе высокомерной,
Страсть утаив от свиты своей верной
И от пиита! Всё ж, она мила!

 

Ах, всё ж мила и юные пажи
Ей угождают, она же будто б скромно
Всех отторгает и в невинность словно
Одета! Так? Мой друг, скажи!

 

Но страсть её росою на устах,
Лишь зрячий видит, как она скрывает
Желаний веер. Лишь слепец не знает,
Что видит сия девица во снах.

 

Глаза её – блестит греха огонь,
Дыхание прерывисто – в нём жадность
Вкусить любовь, играя в своенравность
Сердца приемля в юную ладонь.

 

Насмешница; нарочито скромна,
Потупив взор, так, будто бы невинность
Хранит с рожденья, словно это милость
Божественна и для людей темна.

 

О, мил и сладок юный сей обман,
Лишь легковерный рыцарь в то поверит,
Ах, может герцог златом сласть измерит,
Но не узнают лесть ни плут, ни хам.

 

Ах, воспоёт сей кроткий взор пиит,
Но лишь почувствует влечение девичье,
Вкусив красы, порхнёт дорогой птичьей,
Оставив деву у разбитой той любви.

А

х, на устах твоих изыском песни 
Спешу лобзать строку поэтов древних,
И слёзы слов текут, как в откровеньях,
Восторженно: «Воистину Воскреси!».

 

Ты день и ночь улыбкою ласкаешь,   
Дыханием своим взрастишь ты радость,   
О, взглядом одари! одна лишь сладость –
Узреть тебя и то, как ты мечтаешь!

 

Ты кротким взором опьянила душу
Певца любви, что между строф пропал,
Он на полях поэм твой образ обретал,
Чтобы утратить, – тем себя разрушить.

 

И образ твой – есть музыки строка!
Я – паж влюблённости и паладин страстей;
Недуг мой – жажда, и коль ждать вестей
Всю жизнь дано, то буду ждать – века!

Генрих Ипполитович Семирадский (1843-1902). По примеру богов, 1899
З

а ажурной оградою, между прочих цветов,
Расцвела ты, укрывшись 
вуалью туманов прохладных.
Ты слезами росы по кромке облачных снов
Снисходишь, мечтая 
в канцонах так сердцу отрадных.

 

Высокомерия нет – лишь невинности сласть,
Ах, цвет непорочный 
в мечтах милых песен весенних;
Но небо и солнце стяжали красы, сию власть
В любовь облачают – 
ты в песне звучишь сокровенной.
 

Чертополох – старый ключник, тропы укрыл,
Словно ворон ворчливый, 
он в белом тумане просеял
Лунные блики, из них заклинаний свод свил,
Что глаза отведут 
тем, кто путь держит в облаке белом.

 

Где гибкие лозы обвили стволы древних пущ,
Там, где влажные травы 
в росе, словно звёзд ожерелья,
Рыцарь ограду оплёл – торжественный плющ,
Совершенство красы твоей 
скрыв от зевак сизой тенью.

 

Что же нет смертным душам пути в сей приют,
Им, стадам ремесла, 
что стремятся на службы монетам.
Им познать не судьба, что в итоге они обретут,
Что в посмертия вечности – 
тьма или мир снов и света.

 

Трубадурской строфой тихо скользну по тропе
И проникну, беспечный, 
туда, где взросла ты весною
В песнях нежных и сладких, припаду я к тебе
Поцелуем сладчайшим 
Амура - здесь останусь с тобою.

Guillaume Seignac (1870-1924). Начало любви
И

збытком нежности цветок пурпурный вянет,
Слезу усталую как росы обронив
На твердь земли – так вдруг туманом станет,
К терновнику жестокому склонив
Главу свою - бутон, и в сей же час предстанет
Отверженностью серебра молитв.

 

Причастником баллад сады цветок взрастили
И пенной рифмой согревали цвет,
Невинность юности, как грех, красы простили
Мелодии Зефира, в сём свой след
Оставили на трепете бутона в хрупком стиле
И гнёзда свили в лёгкий свой сонет.

 

Созвучьем свежести источник дарит влагой
Изысканно-медовый, сладкий дух.
Хмельной строфою взвилась песня – благой
Мнилась она – сим радуя мой слух, –
Девицей-нимфой юной. Выйдя в поле нагой,
Она увидела, что я к мирскому глух.

 

Сплетение излишеств строф моих убранство,
Оклад загадок хитрых, в свет канцон
Праздность вплетаю и, не веря в постоянство,
Жизнь оную постиг как сладкий сон.
В сём сне лишь музыкой окрашенные стансы
И тот цветок, в который я влюблён!..

Henrietta Emma Ratcliffe Rae (1859-1928). Songs Of The Morning
(сон о тебе)
П

одобно облакам, та цитадель,
Что, словно зори, сберегла молчанье моря
И в россыпь звёзд, туманам лунным вторя,
В прибой сошла, познав незримый след,
Что в ткань пророчеств ловко вплел поэт,
Приуготовив миру его долю!..

 

И долей сей, как маслом для петель,
Покрыл затворы врат, что к райским кущам
Ведут! спешат в страну; и заросли всё пуще,
Чем глубже погружаешься в сады,
Влекомый светом золотой звезды,
Что светит ярче, чем туманы гуще!..

 

Бредёт незримою тропою менестрель,
Скользит, как шёлк, по струнам своей песни,
Ему мерещится, что в тщетном мире пресно,
Безвкусно всё! И в королевских ложах
Лишь бренность и унынье, и не может
Поэт познать любовь! Ему здесь тесно…

 

Он зрит ночных туманов колыбель,
В которой тихо луны спят и звезд мерцанье,
Призывно напевает так, влечет к признанью
В любви к прекрасной донне! Ей одной
Дана такая власть, чтоб подарить покой
И с тем покоем дать познанье тайны!..

Luis Ricardo Falero (1851-1896). Faust’s vision, 1880
У

тратил лиры нежный перелив
Я в шуме моря, и в призыве чаек
Растаял сей божественный мотив.
Борей застыл, и, голову склонив,
Бреду один я, изгнанный из рая.

 

Кто слышит ныне музыку твою
В устах Зефира? И хмельной лозою
Кто мелику сомкнёт с тобой свою -
Король или певец, что на краю
Сей жизни так и не обрёл покоя?

 

Ты в памяти хранишь Орфея длань
И сладкозвучие СафоАлкея радость;
В морях лазурь вобрала ты и ткань
Быстрых ветров, и солнечную грань
Ты провела, создав любовь и сладость! 

 

Ты - дева юная, чисты твои красы
Свет солнца днём и лунного прилива
В ночи, что утром каплями росы
Заплачет тихо, смочит стан лозы,
О, дева юная, божественная лира!

П

орочна ли любовь, коль в песнь лютни
Вплетается мерцанием шелков
Той нитью строф, что даже из распутных
Дев создаёт цветы изыском слов?  

 

Бегут стремлений похотливых трубадуры,
Слогом воздушным описав красы,
Дабы в невинности девицам белокурым
Воспеть восторг под пологом листвы!

 

Взрастут канцонами, как розами в ограде,
Их чувства, что не знают тех грехов,
В которых страстность плоти есть услада,
Ведь их любовь – дитя волшебных снов!

 

Страсть в девственности юной обнажаясь –
Так в буйных травах музыкой звучит
Любовь вне жажды, – от пороков отрекаясь,
Над миром песнями пернатыми летит!

 

Лишь в кротком взгляде милостью отрада,
В запретах сладость таинства любви,
Сердечных мук причина – в ней наградой
Канцона нежная, а в ней лишь мы одни!

 

Порочна ли любовь, коль словно в гимнах,
Стремящихся к божественным хорам,
Тем, что в уста певцов страстей невинных
Глагол вложили чистый, словно храм?!

Ганс Зацка (1859-1945). Побеждена, 1921
В

тот миг, как юностью ведомый
Пиит оставил двор, где жил
До сей поры, в мир незнакомый
Познать красы любви, влекомый
Амуром, к свету поспешил;

 

Когда-то пел придворным девам
Любовь; и всё же знал ли он
Природу страсти? Лишь распевом
Скрывал холодность! Лесть умело
Вплетал в звучание канцон.

 

Отринул жизнь, дворцовой сласти
Вкусив из чаши, полной тьмы;
Он брёл в лугах, и в тайной власти
Ажура чувств - как нимфы страсти
Влекли его в чертог весны!

 

Богатство – слёзы нищих, в песнях
И плачах сирой тьмой звучит;
Труверам в рифмах горьких тесно,
И пряность жизни станет пресной
Коль к музам их душа летит!

 

Певец любви, в похмелье долгом
Он пребывал промеж дворян,
Покинул двор он, стал свободным,
Влекомый песней, где природным
Дыханием пребудет пьян!

 

Как дух земной он, как терновник,
Возросший у дворцовых стен,
Тесниной строф бродил, угодник
Хладной тоски, канцон садовник
И тихий делатель поэм!

 

В скитаниях меж строф так ясно
Приметил всадника, при нём -
Дев белокурых! Сколь прекрасны
Были те девы! Так, бесстрастным
Нельзя остаться в мире сём!

 

Искус! О, зельник нежной сласти,
Возжегший пламень и красы,
В пожар лобзаний, как в ненастье
Он ястребом взвился и, к счастью,
Не избежал страстей грозы!

 

Поднявшись выше горных кряжей,
Ласкавший крыльями ветра,
Он кромкой моря в песнях ляжет,
Любовной негой сласть расскажет,
Что жжется пламенем костра!

 

Искус! О, святость страсти буйной,
В сём откровений несть числа,
Так к солнечной тропе, подлунной,
Туманной тропкой, песней рунной
Его к нам внове привела!

 

Вошёл в сердца к нам и без стука,
Он – господин, Амура брат,
Прошла сейчас же враз вся скука,
Калитка в сад раскрылась в муках
Любви весёлой - сие клад…

Alexandre Cabanel (1823-1889). Nymph and Satyr, 1860
Е

й кельей праздности – мелодии чертог,
Отцом духовным – Купидон игривый,
Что нежную вуаль учтивых строк
Набросит, и польётся хрупкий слог
В сады поэзии, сплетаясь с песней лиры!

 

Блуждая меж цветов под солнцем снов,
Что дарит им тепло! Нектар гармоний
Сочится в чаши легкокрылых строф,
Снимая с тех красот ночной покров,
Отринув чопорность дворцовых церемоний!
 

В садах, где сластью юной льётся страсть,
Где спит сокровище, которое бесценно,
Молчание, вкусив хмельную власть,
К святым её дарам стремясь припасть,
Взывая к милостям Венеры, откровенно!

 

Ей светом солнечным – Зефира поцелуй,
Что помнит нежные Алкея серенады;
Родник Нарцисса переливом струй
Поёт любви: «Расти, живи, ликуй!..
Хвала цветам божественного сада!..».

 

Божественной десницей в дар певцам
Воздвигнута на лозах птицей певчей
Та красота, что старцам и юнцам
Врата чудесные откроет, как гонцам,
От душ людских к Олимпу жизни вечной!

Giuseppe Bezzuoli (1784 – 1855). Venere nella conchiglia