Евгений Язов
Л

ютня – инструмент с полной и звучной гармонией, грациозный и трогательный. Но из-за сложности научиться хорошо на ней играть и редкого ее использования в концертах она почти забыта, и я не думаю, что сейчас в Париже можно найти более трёх-четырёх почтенных старцев, играющих на этом инструменте. Я познакомился с одним из них в прошлом году, это господин Фалько, старейшина секретарей Совета, который подтвердил, что осталось едва ли четверо лютнистов во всём Париже. Он пригласил меня к себе, и, усадив в старинное кресло, сыграл на лютне пять или шесть пьес, не отводя от меня взгляда, исполненного грустной нежности, и время от времени роняя слезу на свой инструмент… (Титон дю Тийе «Французский Парнас», 1730-е гг.).

 

Кто ныне вкусит хрустальную влагу мелодий
В садах наших душ, что цвели, отзываясь тебе,
Сияли источником сластиканцоной в судьбе
Твоей истонченной меж изумрудных угодий,
Где розы пасутся в неволе светлых рапсодий,
Где птицы свивают в ветвях пернатые вирши, –
Лишь там слышен голос, что подобен волшбе,
Как будто б эдемские кущи становятся ближе,
И мы приближаемся к ним по сизой тропе?!

 

Кто свет истончит в хрусталь росистого луга
Вещими снами, что солнцем весенним полны,
Канцонами дивными, может, в руках тишины,
Где строк трепетание, жажда, милого друга
Очи сияют, как звёзды, а строфам подпруга
Гармоний изысканных лад, улыбкой любви
Пиита рефрен, как душа, что не внемит вины 
За страсть безответную девы, когда визави
Соткал свои чувства в узор и в трепет струны?! 

 

Кто юности лик приметит на глади озёрной,
Вкусив её сладость, лобзая сочность канцон?
Быть может, лишь тот, кто однажды влюблён,
И многие лета спустя всем покажется тёмной
Вся тайна катренов, в поэзии нерукотворной,
Тропою бежит меж алей за черту городскую
К ограде в тот сад, где напевами ты окрылён,
Отринув тщету, чтоб оставить дорогу мирскую,
Услышать звучание песен ушедших времён?!

 

Кто ныне осветит дорогу во тьме этой белой,
Созвучием нежным вбирая затейливый строй,
В душах рождая плодами бескрайний покой,
А в этом покое в изящество строчки умелой
Внесёт тишину, а с ней как девицею смелой
Игривость пернатую, ту, что под сенью дубрав,
Изгонит безмерность уныния дерзкой рукой,
Чтоб после того, в гальярдах весёлых представ,
Посеять в сердцах цветы, что сокрыты росой?!

 

Нет лучше на свете другого лекарства от слёз,
Как струн трепетанье слогом ушедших преданий,
Как ласки речей, тишины и всенощных дерзаний
В желанье отведать сласти несбыточных грёз,
Где смерть и любовь, где кровь (и это всерьёз)
С ручьём притекает, и так, чтоб ферулу питать
И тирсом строфы утвердить целование муз,
А ныне – что это? Кем может без музыки стать
Мир, где нарушен канцоны и лютни союз?!

А

х, непристойный друг, веселья полон ты,
Сочится вновь бокал твой искусным ароматом,
В искусе спят канцоны – обитель красоты,
Букеты сладких снов, что по рожденью святы.

 

Твои подруги вновь взрастились во хмелю -
Сады фруктовых рифм в изысканных напевах,
В них каждая строка поёт: «Как я люблю!..»,
Свет солнца на листве и радость в юных девах.

 

Ты мог бы быть купцом или монахом, но
Ни в золоте, ни в схиме нет радости душевной,
Тебе судьбой даны лишь лютня да вино,
И нежность юных дев, природы совершенной!

 

Отторг ты службы все, о праздности дитя,
Взалкавши лишь любовь в щедротах Купидона,
Нет в мире службы той, которой для тебя
Придумать бы могли!.. Донна твоя – канцона!

Alois Hans Schram - Beauties of the Harvest, 1904
Н

а душе так холодно и чисто,
И крупой алмазною роса
Отделилась от тумана мистом
И лозой святою проросла.

 

Повела трепещущей дорогой
К росстани, истаяв у реки,
Где корчма, старушкою убогой,
Будто храм, обличью вопреки.

 

И в корчме мы, у камина сидя,
Будем пить до самого утра,
И под утро внове мы увидим,
Как на землю падает роса.

 

И тогда корчмарь святому делу
Причащать нас будет до утра -
Здесь вином очистит наше тело, 
Душу нам отпарит добела.

 

Мы наполним музыкою кубки,
Чтоб лобзать поэзии красы,
И вложить в уста святой голубки
Спелость душ сиянием росы.

 

Вновь душа и тело будут спорить,
Но сойдутся снова поутру,
И в пыли тропинки будут торить,
Разметавшись песней на ветру.

 

Всё ж корчма, где бурное веселье
Будет вновь тянуть, и снова мы
Будто вдруг почувствуем похмелье,
Надышавшись песнями весны.

Jakob Emanuel Gaisser (1825-1899). Merry Company At The Table With Capuchin Monk
К

ак отказаться вкусить от изящной лозы
Нектара, рожденного солнечным светом и ветром,
Что с моря приносит свежесть вчерашней грозы,
Росою пролившись в кубки с юным рассветом?

 

Как отказаться хмельной глоток целовать,
Исполнившись страстью, как муза уста коронует
Своим поцелуем, а после спешит танцевать,
Устами певцов, хмелем баллады рифмуя?

 

Как отказаться испить вдохновения дар
Из кубка, что полон поэзии нежной и страстной,
Вязью затейливой, свитой звучаньем кифар
И голосами, звучащими звонко и ясно?

 

Как отказаться воспеть мелодично мечту,
Что зрела всё лето, впитав солнца свет и туманы,
И ей причастившись, мы гоним печаль и тоску,
Нектара вкусив, что лечит грехи все и раны?

 

Как отказаться нам вновь в кругу танцевать,
Петь сладострастность вакханок со старым Силеном
Красавиц, что свитой весёлой спешат воспевать
Диониса дар танцем своим откровенным?

 

Нет! Отказаться нельзя, невозможно никак
От песни, что чашу наполнит хрустальной канцоной,
В зрелой лозе не услышит поэм лишь простак,
В поэмах лозы не вкусит лишь умалишённый!

Albert Friedrich Schröder (1854-1939). Der Lautenspieler, 1900
П

очила осень в хрустале,
В объятьях дуба вызревая,
Храня в себе крупицу рая
Орехом, что на самом дне,
И дымной сластью в тишине –
Ванилью – лунный свет лаская.

 

Чуть маслянистою слезой
Скользнула, пробуждая лозы,
Что помнят летний зной и грозы,
А после, обретя покой,
В холодный погреб вековой
Ступила переждать морозы.

 

И так за годом год текли
Во сне спокойном и глубоком:
Созрела осень сладким соком
И плотностью самой земли,
Где буйным садом заросли
Холмы, обласканные Богом!

 

А ныне фруктов и цветов
Букет изысканный во тьме
Вдруг пробудился при луне,
Отринув враз покровы снов,
И вот – поэт прозреть готов,
Постигнув истину в вине!

К

орчма, что на распутье притулилась,
Нас примет сластью вин и хмелем строф.
В халатах пыльных аромат костров
Внесём сюда, тщету стряхнув брезгливо
С волос нечёсаных, с всклокоченных бород,
Найдя в мирской реке незримый брод,
Чтоб к виночерпию прийти напевом лиры.

 

Вкусим из чаш, чтоб хмель лозы познать,
Познаем вкус даров, как в страсть природы,
Войдём с тобой, мой брат, под эти своды!
Здесь, чтоб в круженье звёздном ликовать 
В свете серебряном, достигнув прекращенья,
Мы право обретём на возвращенье
В корчму на росстани, что нам как будто мать. 

 

О, друг, ты вновь вкусить стремишься враз
Весь сложный аромат до дна бездонных кубков,
Чтоб вновь отторгнуть первенство рассудка,
Сковавшим плотью, как цепями, нас,
Душу пленив – она вновь птицей в клетке,
Но может петь лишь на весенней ветке,
В плену же свет бессмертный в ней погас. 

 

Вертеп плотской – здесь нет спасенья, всё ж
Звездой, как факелом, след предков освещая,
Насытившись тщеты в пыли мирской, до рая
Бредём по миру мы – не ставим в грош
Смертных телес своих стремления и жажды,
Но остановимся в старой корчме однажды,
И ты, мой верный друг, в чаши вина нальёшь.

 

Старый халат заношен уж – весь в дырах он,  
Всё ж благодать поэм сочится миррой сладкой,
Лозой душистой прорастает, чтоб украдкой
Внушить тщете и тлену долгий сон,
А дух наполнить опьянением вечным,
Так, как бывает юноша беспечный
Красой девичьей, как недугом. поражён!

(Шёпот Неббиоло)
В

зойди к себе в опочивальню,
Луны прохладная краса,
И пусть волшебная роса,
Что пьёшь ты с трав, в туман истает,
Пусть с жаром солнечным взалкает,
Стремясь обратно в небеса!

 

Пусть королевской крови сыто
Вкусит последняя звезда -
Так было исстари, всегда
Так будет, и весь мир узнает
В то время, как луна растает,
О чём в ночи её слеза.

 

Склонившись ивой над рекою
Затихнет вешняя гроза,
И в тишине родит лоза
Нектар, наполнившись тобою,
В деянье том одной судьбою
В тебе состарится краса.

 

И пусть же в песнях будут люди
Вить рифму, и реки коса
Им вторить будет, и веса
На чаши скорбные Фортуны
Бросит Зефир извечно юный,
И в чашах прорастет лоза!

Nicolas Poussin (1594-1665). Триумф Пана, 1636
(об истинной крови истинных владык дерева)
С

тал бы рыцарем доблестным я,
Что под сень беспокойных хоругвей
Шёл бы с трепетом ветра в поля,
Покидая родительский дом;
Вольным духом направил б коня,
Ветром скифских степей и подпругой
Моей славы вздымалась земля
И несла б меня на вороном.

 

Менестрели, с восторгом прознав
О скитальце степном, что под стягом
Лазурным, бесславность поправ
И тщету, что живёт на земле,
Пропоют, и, в балладах представ
Среди древних героев, что страхом
Не настигнут, и, доблесть узнав,
Возносился в дыму и в огне.

 

Но с рожденья ленив я до свары,
В ризах праздности праздность пою,
Не прельщают геройские лавры:
Я – как лилия в тёмном пруду.
Винный хмель – мне опора и слава,
Лютня – доблесть, что жизнь всю мою
Оплела нежной вязью и стала
Поцелуем в Эдемском саду.

 

От тщеты отделившись без страха,
В сад любви, в царство грёз и цветов
Я вошёл, отряхнувшись от праха,
Ленивый до жизни мирской.
Как сатир во хмелю в свите Вакха:
Нет мне радости в славе, мой кров –
Ажурность строфы, что, как птаха,
Звенит песнею по-над рекой.

 

Нет мне дела до славы в наградах,
Только скверна в тщете жизни – враг,
И не важно, чему ныне рады
И в чём завтра ваша печаль.
Ну, так пойте, танцуйте в усладах,
Славьте жизнь – это будет ваш флаг,
Так планеты небесным парадом
Воздвигнут оплотом Грааль.

Jacob Jordaens (1593-1678). The Feast of the Bean King, 1640-1645
О

градой музыки ажурной
Цветник поэм сокрыт от глаз.
Всегда пребудет в консонанс
Тропа от уст девицы юной.

 

Вкусив лобзанием строфу,
Скользнёт изысканный напев,
В чаши сердец, в сей обогрев,
Тех, кто забыл свою тропу.

 

И пилигримами хмельными
С сирвентой шефствуя во прах,
Презрев, весёлой нотой, страх,
Мы возрождаемся живыми.

 

Природой феникса баллады
Наделены – в них вечность тех,
Кто пел их первый, юный смех
Звучал тогда в устах дриады

 

Вновь собираемся в корчме,
Пьём эль и в праздности своей
Лобзаем строфы, чтоб быстрей
Созреть канцонам при луне.

 

Ах, кто ж осмелиться винить
Пиитов, жаков – вечных пьяниц,
Кто жаждет муз, любви румянец
Взыскующий, чтоб оды вить. 

 

Вновь музыка в руках лютье,
Что струны шёлком трав натянет,
Так, вновь пиит от сна воспрянет,
Балладу чтоб смочить в вине.

Gerrit van Honthorst (1592-1656). Блудный сын, 1622