Евгений Язов
Ч

уть карамели, ягоды лесной,
Ванили дымной и смолы хмельной
И снисходительной улыбкой милых уст
Запреты нежные, что льются в песнь строфой.

 

Слезой медовой по хвое бежит,
Что на заре в прохладе дымкой спит, 
Подлеска сладкого (в нём рос осенних дух),   
И, так в художествах труверских в рифмы свит

 

От лоз до чаши! Что за красота,
В ограде строгой меж цветов взросла?
Всё ж злобный сенешаль, сокрыл ваш лик,
Осталось лишь в вине познать пределы сна.

 

О, вздох Психеи, по ланитам строк
Нектар бежит, в нём песни милой слог,
Туманной рифмой в чаши страстность льёт
Пажа влюблённости, что вас обресть не смог.

 

Напьюсь и я, лобзая песню, в свет
Направлю взор свой, и прекрасней нет
Той девы, что трувер в балладах воспевал,
Сравнив с лозою хрупкий, как парящий силуэт.

 

Всё ж я сравню вкус сладкого вина,
С вашим дыханием, но словно ото сна
Хмелея отпаду, влюблённость оттолкнув,
Поскольку мне души болезность не нужна.

О

вдохновенья сладкий плен,
Упругой рифмой молодою
Нас примирить спешит с тобою
Плодами строф в саду поэм,
Где спит Вергилия строка,
Лозой обвивши слог Гомера,
И проросла, не зная меры,
Богатством красок сквозь века.

 

Поднялся сад, где шёл Орфей
Как отзвук лиры, в серебре
Дождей небесных, что в тебе
Родить способны дар! Алкей
Здесь пел Сафо и песней той
Взрастил ту иву, что печально
Склонила ветви над хрустальным
Потоком – над речной водой!

  

Мой друг, я шёл один неспешно
Туда, где Вентадорна слог
Расцвел иссопом сладких строк
(В них ароматы рифм нездешних
То радость, то печаль родят,
То розою Гильома станут,
То расцветут здесь, то увянут,
Но всякий раз нас опьянят).

 

Трудами праздности питаем
В воспоминаниях своих,
Лозой родившись среди них -
Вкус соков их я точно знаю:
Их сладость пил из рук ветров,
В туманах и в лучах луны
Взрастали, юности полны,
Поэм розлив, как свет костров.   

 

Под гроздьями канцон, изящно
Отжатых в песню, и вином
Со временем став, вещим сном
Взялся побег мой в настоящем,
А в прошлом древняя лоза,
Состарившись в хрустальных кубках,
Что помнит {{эшенбах|Эшенбахар шутки,
Нас напоила и спасла.

 

Мы славу пьём - Орфея дети,
Он сад сей дивный заложил,
Он первым был, кто возложил
Гроздь дифирамб на твердь бессмертья,
Разлил по миру хмель, и в нём
Постигли мы любовь безгрешной -
Муз юных, что, воркуя нежно,
Гуляют здесь, в саду моём.

 

Ах, друг мой, нам дано с тобой
Когда-то встретиться в тех кущах,
Что разрастаются всё гуще -
В саду том, обретя покой.
Тогда с тобой, мой друг, Кретьен,
Наполнив кубки вдохновеньем,
Осушим их без промедленья,
Взрастая вновь в саду поэм.

(Познать искусство через вино - познать вино как искусство!)
К

то лжи уста целует ежечасно
И не имеет права отстранить
Свой дух от лести, тому некого винить,
Поскольку он лишь бедам господин -
Лишь он единственный! лишь он один
Котомку скромную до ада собирает,
Уже при жизни рай не обретает,
Ведь нет ни рая и ни ада в небесах –

 

И рай, и ад сейчас, при жизни! Страх
Сжигает дух - не через сотни лет,
А в этот час, сейчас он, в сей момент,
Когда вершится ложь – служанка зла,
При ней всегда стоит старуха-тьма
С глазницами пустыми, как колодцы –
Не видела она от роду солнца,
Всегда при лжи – она не любит свет,
Всегда скрывает лик свой – образ бед,
И в этом облике, что правда, а что фальшь - 
Не угадать…

 

Как из беды мне душу выручать,
Когда запуталась она в тенётах плоти,
А плоть есть ложь, дух в теле словно в гроте
Слабый росток, без света чуть живой,
Стремится к солнцу, но окутан тьмой?
Что делать, если плоть сама
Фальшивой быть, увы, обречена?

 

Я знаю, друг, как быть! Налей вина,
А после загляни на дно бокала,
Где аромат живёт! Нам не пристало
Кичиться трезвостью, хмельной пиит,
Служитель Бахуса, что в лозах сладко спит!
Паж муз – игрушка в их руках,
Утративший во вкусе нежном страх,
Влюблённый в лиру, как иные в дев,
Смакующий изысканный напев,
Пытавшийся Силена перепить
И в свите нимф в поэзию влюбить,
Безумствуя с менадами весной -
Всегда певец лозы, всегда хмельной!

 

В нём нету места лжи, тому виной
Лишь кровь лозы, что греет нас с тобой!
Он выше плотских жажд и суеты,
Он тот, кто видит вечность красоты,
И в ней девиц весёлый хоровод,
А у одной в руках запретный плод,
Но плод познания добра и зла
Его не привлекает. В недрах сна
Весёлого, как оный хоровод,
Блуждает в свете, сам он будто плод!

 

Он служит лишь поэзии и вот
Уже ко мне опять хмельной бредёт,
Не знает лжи, не знает тьмы и зла; 
Мы будем пить и всё пропьём дотла!
Прославим Бахуса, послужим здесь, в корчме,
Познаем то, что истина в вине!
Сказал я то, что должен был сказать,
Но, что имел ввиду, вам не понять!
Пусть славится кровь лоз и лиры лад,
Кто смысл поймёт, проникнет в дивный сад!

Jacob Gerritsz Cuyp (1594-1652). Виноградарь, 1628
В

от серебро подков из мостовой
Поэму рыцарства неспешно выбивает,
Красавицы вздыхают, и толпой
Дети бегут, и песней над рекой
Сады цветущие героев привечают

 

Благоуханный край среди цветов -
Столица винных грёз, что в дымке тает,
Изысканным изгибом меж холмов
Рождает нежность музыки и слов
И их в баллады светлые вплетает.
 

Невинность дев, изящества приют,
Что девственной лозой холмы обвила
Река любви. Над ней в ночи поют
Те, чьи сердца без умолку зовут
Любовь красавиц лёгких и игривых.

 

И мы, мой друг, в долину над рекой
Придём однажды в песнях менестрелей,
В очах красавиц здесь найдём покой,
В вине постигнем истину с тобой,
Познаем суть турниров и дуэлей.

Manuscript Morgan, Maciejowski Bible, 1244-1254
(размышляя о поэтах аль-Андалус)
Н

а востоке сеет заря
Рос прохладную негу,
Ожерелием лёгким паря,
Поднимаясь туманами к небу.

 

И очи природы весна
Закроет, даруя поэтам
Ключи от врат вещего сна
И взоры, взращённые светом. 

 

Мужи праздных трудов -
Они есть то, что незримо, -
Вселенной напевов и строф,
Рожденных в мелодиях лиры.

 

И пастбище милых поэм 
Вскормит их сладостью рос,
Влюблённость даруя им всем,
В ней юность, не знающей гроз.

 

Вот я через пастбище то
Пройду в грёзы творений
Тех, кто был до меня и вино
Пил до дна от лозы откровений.

 

На востоке сеет заря
Рос прохладную негу…

К

то мерной чашей вкус лозы отмерит,
Отгонит дух нечистый от меня,
Кто жизнь мою чертою тьмы измерит,
Во мраке путь, в биениях огня
Напомнит мне красы невинной девы,
Отторгнувшей признания мои?
И оды снова возлежат в крови,
Корень вскормив собой святого древа.

 

И кто табличку завещает над корчмой
И пыль тропы, что, сединой волос,
Покрыла инеем нам головы, друг мой,
Судьбу, как риторический вопрос -
Он над корчмой, прибит уж много лет?
Здесь многие дочиста пропились
И во хмелю от нечистот спаслись,
И надпись: «На распутье», - вот ответ! 

 

Кто в этом тайном месте вновь запеть
Осмелится сирвенту и с усмешкой
Вновь менестрелить станет и посметь
Дерзнёт испить красы без спешки?
Кто день и ночь вновь спутает во снах,
Кто вновь в корчму войдёт, взирая,
Как ангел светлый у престолов рая,
Взирает в небо, вновь витая в облаках?  

 

Здесь Маркабрюн искал служенье муз,
Вытачивал здесь строки Вентадорн,
Гильом страдал и сердце – тяжкий груз,
Его болело и почило долгим сном.
Здесь пьяная любовь по кубкам строф
Разлита - трубадуров нежит страсть,
И не позволит нам с тобой пропасть
Под сенью лоз меж муз во тьме веков!

И

зумрудной листвы хмель, посеянный сном, —
Нежной бездной в очах золотые чертоги,
И нектарной росой в переливах истом 
Те сердца, что любви обивают пороги;

 

Целомудрием слёз на ресницах весны
Росы падают вниз с лепестков белоснежных:
В этих образах спишь ты в объятиях тьмы —
В моём сердце, что помнит о горестях прежних.

 

Словно пойманный в сеть, я завис над землёй —
Там, где птицы парят, попирая невинность,
А она — словно тень, где воздушной петлёй
Душит небо тщету, что попала в немилость.

 

Как античный герой, я на фризах уснул,
Ветер с моря меня истончил солью влажной,
Но Загрей в моих снах свежим ветром подул
И пиита взрастил своей свитою бражной.

 

Я рождаюсь опять: низвергаюсь во тьму
Геи, что теплотой материнских объятий
Вновь предаст моё тело огню своему,
В прах его обратив, как под гнётом проклятий.

 

Но душа вновь взлетит вслед за птицами ввысь,
Опираясь на строфы сих гимнов неспетых…
Так оставьте меня... я скользну, словно мысь,
По великому древу бессмертных поэтов.

П

равь челн своей строфы по волнам музык,
Лобзающим причал твоей души,
В пенный напев величие впиши,
Скользи к оракулу (ах, путь к нему так узок).

 

Оракул ослеплён, незрим, но, чашу осушив,
Что мерою поэзий дух отмерит,
Прозреет он - и тот ему поверит,
Кто долго брёл к нему, главу свою склонив. 

 

Так, громогласно шепчет, в чашах мерных
Целует музыку строфою и тебе
Дарует ласку музы, так судьбе
Угодно вдруг очистить страсть от скверны.

 

Войдя в сей мир плотской, ты - как во снах, -
И жизнь сия отбрасывает тени,
А в них поэты предаются лени,
От жара солнечного в летний день, устав.

 

Проходит всё, но всё ж шедевр нетленный
Корчмой ютится старой у тропы,
И несказанность вечной красоты
Хранит корчма, где пьёт старик степенный.

 

Он плут среди плутов и целовальник здесь,
Где ночи напролёт, не зная меры,
Изыдешь в хмель, забыв манеры,
Из чаши муз вкусив, увы, преданий взвесь.

 

Лозе изысканной предашься вновь и вновь,
Аркадии луга вобрав, так святость
Явится вдруг, и иже с нею радость,
А в винном буйстве том Протригиона кровь!

 

Пропьёшься, друг, и в свите муз сладчайших
К дарам оракула прозреешь, и тогда 
Узришь – они как яд бывают иногда,
С тем лишь вино бежит уныний глубочайших.

 

Здесь старый целовальник, истый облик твой,
Мгновенье жизни, хладная проруха;
И скрючилась корчма, будто старуха,
И скоро возвратимся, другой мой, в мир иной.

Cornelis Gerritsz Decker (1618-1678). Hof eines Bauernhauses
А

х, юной девы милый образ,
Что души юных молодцов
Тянет к себе, и белый волос
Пьянит их и лишает слов.

 

Ах, синева небесных хлябей
В её очах невинных спит,
Девица здесь одна, в ограде,
Ни с кем из них не говорит.

 

Ах, юных уст улыбки трепет,
Желанный вздох красы её,
И сладкий боязливый лепет,
Как в чаше доброе питьё.
 

Ах, словно росы, по ланитам
К груди высокой, как поток,
Слезами, что строфой увиты, 
Питаем нежности росток.

 

Ах, он вошёл в ограду к деве,
Лихой пройдоха и смутьян,
И слёзы плёл строфой поэмы,
А сам от красоты был пьян.

 

Ах, нежный цвет алеет робко,
Едва проснувшись, и весна
Коснулась лишь его, а тропка
Уводит уж из царства сна.

 

Ах, молодой певец-пройдоха
Вкусил поэзий сладких уст
И был таков, она ж со вздохом
На землю падает без чувств.

 

Ах, так тропой иголок тонких
Спешит красавица к нему
И, песней мрачною и звонкой,
На росстань принесла вину.

 

Ах, ты скользи в сукне, иголка,
Обиды сшей, как нить, тяни,
Пришей к тропе его надолго,
Тропой води - ко мне верни.

 

Ах, закрутись вновь, веретёнце,
Чтоб нить иголке подарить,
Чтоб при луне и ясном солнце
Не смог он без меня прожить.

 

Ах, будет он бродить по кругу
И станет следовать за мной,
Не обратиться милым другом,
А станет тенью за спиной.

 

Ах, в лес густой спешу к котлу я -
И призрак ты, мой дорогой,
И в чаще сёстры вновь ликуют,
А ты теперь всегда со мной.

Albert Pénot (1861-1930). La Petite Cigale or Portrait of the artist's daughter, 1901