Евгений Язов
Е

й кельей праздности – мелодии чертог,
Отцом духовным – Купидон игривый,
Что нежную вуаль учтивых строк
Набросит, и польётся хрупкий слог
В сады поэзии, сплетаясь с песней лиры!

 

Блуждая меж цветов под солнцем снов,
Что дарит им тепло! Нектар гармоний
Сочится в чаши легкокрылых строф,
Снимая с тех красот ночной покров,
Отринув чопорность дворцовых церемоний!
 

В садах, где сластью юной льётся страсть,
Где спит сокровище, которое бесценно,
Молчание, вкусив хмельную власть,
К святым её дарам стремясь припасть,
Взывая к милостям Венеры, откровенно!

 

Ей светом солнечным – Зефира поцелуй,
Что помнит нежные Алкея серенады;
Родник Нарцисса переливом струй
Поёт любви: «Расти, живи, ликуй!..
Хвала цветам божественного сада!..».

 

Божественной десницей в дар певцам
Воздвигнута на лозах птицей певчей
Та красота, что старцам и юнцам
Врата чудесные откроет, как гонцам,
От душ людских к Олимпу жизни вечной!

Giuseppe Bezzuoli (1784 – 1855). Venere nella conchiglia
М

не золотом рассвет смочил уста,
Хмельным настоем трав и света солнца;
Душа воспряла, и омыла сон роса,
В котором видел я, как рыжая коса
Реки небесной умывается в колодце.

 

Рассвета слёзы – росы с пряных трав,
Чуть тёплых ото снов, а в них Природа,
Со страстью юной к тишине припав,
В трудах своих саму себя познав,
Искусством низошла от синих сводов. 

 

И сладкий хмель здесь усыпил меня,
Слух услаждая нежных нот разливом,
Что ночи тьму и беспокойство дня
Соединили в тень, и свет огня
Души, омытой солнечным приливом.

 

Познал я сны о жизни, что в мечтах
Божественных чертогов светлых залах
Уснули, как младенцы, на руках
Природы – девы юной в облаках,
Что вечно молодым Искусством стала.

 

В трудах своих великих и простых
Пространно призвала к себе Природа,
По миру разметав речей святых
Обрывки, среди мёртвых и живых
Невинных дев божественного рода.

 

В чертогах звёздных на престол взошла
В убранстве том, что надлежит Искусству,
Природа-Дева. Здесь она нашла
Девять девиц, к ним тихо низошла,
Даруя им цветник в страстях и чувствах.

 

Души стремление – к великим небесам
Убранства Гения, что мир рождает в свете 
Искусства, неподвластного векам;
Её Алхимия – поэзия, и сам
Господь благословил деянья эти.

 

Узрев перед собой цветник девиц,
Что щедрой юностью наполнены без меры,
Природа вдруг явила сотни лиц
Поэтов тех, кто, не познав границ
Своих талантов, стал столпами веры.

 

И девы видели, что видела Она –
Природа девственная солнечным посевом 
Искусства так величия полна,
Вдруг пламенем, которого и тьма
Страшится, обратилась к юным девам:

 

«Пусть старшей красноречием зовётся,
Мечтательница между всех, зари ясней
Сияет, вязью строк в поэмах вьётся;
То страстью, то разумностью прольётся,
То нежностью, то мудростью своей.

 

Приютом мудрецам лишь строки те,
Что сбережёт под сердцем Каллиопа!
И пусть идут великие к тебе
С поклоном, ты ж, сродни луне,
Прохладной будь, но сладостней иссопа.

 

Подругой красноречья наречётся
Та, что способна славу даровать,
В потир истории вином хмельным нальётся;
О горе тем, кто сим вином напьётся –
Ведь мудрость не приучена спасать.

 

Что было в древности и от чего сейчас
Творится мир, лишь ты, о Клио, знаешь.
Пусть ты молчишь таинственно подчас
И бережёшь ту истину от нас,
Но этим самым нас оберегаешь.

 

Трагедий слёзы, что смягчат сердца,
Даруй в поэзии, родная Мельпомена,
Слезами зло растает и венца,
Чей аромат прибудет без конца, –
Великой драмы бесконечна тема.

 

А ты, что полна легкомыслия в мечтах,
В веселье праздном жизнь проводишь шумно,
О Талия, ты не старей в веках,
Не ведай слёз ни в яви, ни во снах,
В поэзии комедий вечно юных.

 

И ты послушай, Полигимния, наказ,
Что даст тебе Природа, что Искусством
Может предстать, и в этот самый час
Наполни торжеством великим нас –
Безмерным гимном в бесконечном чувстве.

 

Ах Терпсихора, ты опять спешишь
В весёлом танце вновь воспеть Природу –
Служанку Бога; кружишь, веселишь,
Танцуешь так, как будто бы летишь
Средь Сфер Небесных птицей на свободу.

 

Любовных стансов музыки своей
Сестра Амура, что дарует смертным 
Любви слова – и нету их нежней, –
Эвтерпа юная – то дар мечты твоей
Природе страстной меж даров несметных.

 

А ей сестра Эрато; ты взойдёшь 
Рождённая и в нежных серенадах
Любовь и страсть так сладко пропоёшь,
Хмель ласк любовных в мире разольешь,
Юнцов и дев соединив в усладах!

 

За ходом звёзд и в музыке планет
Взлетишь ты в небо, там прохладной дымкой
Вдруг растворишься, а седой поэт
Наполнит чаши – это звёздный свет,
В котором ты блуждаешь невидимкой.

 

Торжественна, печальна, холодна
В своих блужданиях по серебру и ночью
Лишь мудрецам желанна и верна,
Урания, ты будешь – и одна
Лишь ты – чиста, светла и непорочна…».

 

Служанка Бога так всех назвала 
Девиц, что к ней в чертог вошли, а после
По миру разлетелись и тогда
Рассеялись меж смертных навсегда,
Взрастив искусство тайны и ремёсла!..

Я

в лес войду твой заповедной песней,
Коснувшись струн, наполню травы сном,
В грёзах твоих коснусь коры древесной,
Чтобы услышать под землёю тихий гром.

 

Чтобы услышать, как земля вскормила
Под сенью древности зелёный ликлугов,
Твой цвет весна так бережно взрастила,
Меня качая, словно мать, в объятьях снов.

 

Бреду бесплотно я в виденья за ограды
Твоей мелодии, рождённой сонмом птиц,
О, Афродита, вновь вхожу, и, сенью сада,
Я вдохновен тобой, царица всех цариц.

Thomas Francis Dicksee (1818-1895). Афродита, 1894-1895
Т

ы сеть расставила, о хрупкое дитя,
Творенье музыки, живущее в балладах,
На струнах юности танцуешь и шутя
В созвучиях играешь тканью лада.

 

Ты в сеть свою пытаешься поймать
Пернатых странников изяществом паваны,
В нагой невинности явиться и предстать
Высоким слогом спроть бездарной драмы.
 

Как ласково целуешь струн напев,
И лютня плачет вновь в твоих объятьях,
А ты, мелодию свою опять пропев, 
Бежишь толпы, исторгнувшей проклятья.

 

Ты в сеть свою поймала сотни душ,
Примерив судьбы к праздности и сласти.
Силен, вновь пьян и дико неуклюж,
Познать желал, сгорая в тлен от страсти.

 

Как ты невинна, девственна, чиста
В разгулье юности и в песне Купидона,
Жестока в нежности, в жестокости – проста,
Красы источник, что подобна стону!

Alexandre Cabanel (1823-1889). The Birth of Venus, 1863
(Песня или «Путанный дифирамб «вертишейке»»)
И

стончённый любовью до хрупкой капели,
Где искусство Амура сокрыто оградой,
Льются слёзы небес, чтоб под ними созрели
Розы юные в тайнах запретного сада,
Где в изгиб реверанса вплетаясь услада,
Шепчет отзвуком нежным весеннего лада!
 
Испещрённый страданием, что прорастает
В виршах искусных любовью незримой,
Но, отторгнув вновь трепет пиита, не знает
Холодная донна, оставшись невинной,
Где же сад дифирамб разрастается дивный,
А ведёт в этот сад сласть канцоны старинной!

 

Неозвученной рифмой, шелками по струнам
Убегает тропинка к цветущим полянам,
К цветникам в пасторалях пастушек, и юным
Порождён этот мир созвучием пряным,
Где катрены сойдутся в стремлении тайном,
Что воспел Маркабрюн в изыске хрустальном!

 

Голубыми вьюнками в садах безмятежных,
Так свиваются строки лозою хмельною,
Что очиститься души от помыслов грешных
И падшие смогут под твердью земною,
Где им быть суждено, не обретшим покоя,
Всё ж возвысит их в помыслах слово святое!

 

Алетейя взросла в скрытых смыслах и птицей
Вознеслась в небеса - незримой тропинкой,
Вязью в сласти канцон возродилась, девицей
В мир вошла, где любовь имеет горчинку,
Где пастушка, бездумно срезав, в корзинку
Бросит нежный цветок, что прозвался Иинга.

С

клонили головы пред ним,
Так, словно бы в молитве,
Монарх и старый пилигрим,
Живут, увы, лишь им одним,
Все гибнут в лютой битве. 

 

Ганза сплотилась ради тех,
Кто в блеске его славном
Стяжали страсти, как успех,
Прославили в деяньях грех,
Совсем забыв о главном.

 

Любовь отныне уж не в честь,
Лишь тот обрятщет славы,
Кто фавориткой сделал лесть, 
Они за доблесть могут счесть
В нектар подлить отрывы.

 

В святом отце, ах, как же так,
Дух алчности прижился,
Он в алтаре, а с ним там Враг,
Бес служит мессу, ну, простак,
В святошу обрядился.

 

А вот король - он трона твердь,
Воссел превыше прочих,
Так и над ним нависла смерть,
Власть – слепота, ему прозреть
Не в мочь – незрячи очи.

 

Простолюдин – холоп, простак,
Горб к старости обрятщет,
Ведь в его сердце славен Враг,
К злату бежит он, чтоб в овраг
Трупом скатиться вящим. 

 

Пастырь, увы, монарх и смерд,
Сеньор и недотрога,
Все алчут золота, так в смерть
Бегут. Уже ли так хотят успеть
На суд, к престолу Бога?!

 

Гордыня, ах, и жизнь не в сласть
Без милого им друга.
В них господин рождает страсть
Ему бессмертье, сласть и власть,
Люди ему прислуга.  

 

Вельможа - лжец, холоп - ему 
Во всём подобен, только,
В вассалах пан, спешит к нему,
Холоп за ним в туман, во тьму,
Вкушает алчность горько.

 

Склонились все, и властелин
Взошел к престолам мира
Он – Луидор – лишь он один
Под небом вечный господин,
Служанка его – вира!

Давид Тенирс Младший (1610-1690). Аллегория жадности: старики, взвешивающие деньги, 1660
Р

АЗО

Незаконнорожденная дочь папы римского Александра VI и его любовницы Ваноццы деи Каттанеи Лукреция Борджиа прожила насыщенную жизнь, наполненную слухами о многочисленных интимных связях и политических интригах. В детстве дочь кардинала Родриго Борджиа была отдана на воспитание двоюродной сестре отца, испанке Адриане де Мила, покойный муж которой происходил из влиятельной римской семьи Орсини; получила у неё хорошее домашнее образование, говорила по-итальянски, по-каталонски и по-французски, читала на латыни, разбиралась в поэзии, хорошо танцевала. Помимо отменного воспитания Лукреция уже в юные годы отличалась невероятной красотой... (читать разо дальше...)
 

В изысканной манерности так кроток
Взгляд глаз улыбчивых и лёгок реверанс
Воздержанного нрава, свежих ноток
Речей изящных – участь королей,
Как перед розой, что не ведала решёток,
В смирении склониться перед ней!

Как в прядях золотых играет солнце,
Взошедшее над миром, в каждом дне
В сиянье хрусталя на дне колодцев
Луну рождает в ожиданье тьмы,
Так кудри белые, как свет на землю льётся,
Но жесты все и поступь так скромны!
 

Походкой лёгкою войдя в юдоль печали,
В мир сплетен тщетных – пряностей молвы,
Что святость истинную злобно омрачают,
Злословят непристойно лишь о тех,
Кто от рождения учтив, кто благость знает,
Того Лукавый тянет в тяжкий грех.

Но в ней греха, рожденной в свете, нету –
Пусть в тех палатах, где лишь блуд и срам,
Она чиста, нежна, ей суждено в сонетах
Лучших пиитов жизнь свою прожить,
Поскольку нет красот изысканней, чем эта,
Которой хочется поэзией служить!

Frank Cadogan Cowper (1877-1958). Lucretia Borgia Reigns in the Vatican in the Absence of Pope Alexander VI, 1908
В

ас лицезреть - как будто видеть сон
И запретить себе однажды пробудиться,
Но в грёзы эти внове углубиться
И ими жить в садах ночных канцон,
Когда влюблён! В тот час я окрылён
Движеньем ваших уст и лёгкой статью,
Коснуться дуновеньем глаз и татью
Бежать в сей мир строфою, словно стон.

 

Перстами лёгкими едва коснуться струн
Души, изысканной во власти Купидона,
И грех Психеи отмолить с амвона
Любви безжалостной! Сие лишь тем, кто юн,
Дано как дар Творца в чертогах лун –
Ночной порой, что сладко наполняет,
Мечтами ранит, меланхолией пеняет 
На тех, кто вторит птице Гамаюн.
 

Напевом милым и игривым поцелуем,
Что строф коснётся и душа вспорхнёт
Над горным кряжем мира и споёт,
Во всём вам вторя, в свете сём ликуя
И от любви сгорая! Ради вас, взыскуя
Созвучье форм в строфе своих канцон,
Даруя их лишь вам, и этим сном
Наполнившись, красы живописуя

 

Вы – ангел трепетный, и крылья-облака
Сокроют дух поэта от печалей,
Чтоб строфы, словно розы, зацветали
Среди кустов тернистых, сквозь века,
Ведь только вы – и рифма, и строка,
И поцелуй изысканный и нежный,
И море слёз восторженно-безбрежных,
Признаний милых долгая река!

древнейший из поэтов – бард, писавший на валлийском языке и чьи произведения дошли до наших дней.
Г

де ловчий сна в траве густой
Росой хмелит душистый вереск
И след сокрыл болотник злой,
Сошед, ворча, в туман седой,
Что прячет белой тьмою берег. 
 

В тот час спешит ему вослед,
Кошачьим взором тьму рассеяв,
Ведьма, чей стан красой одет,
Девичьей свежестью и свет,
Песней своей в сей мир посеяв.

 

Вновь среди вересковых снов,
В жаровнях заклинаний долгих,
Совьёт в ажуре древних строф
Волшебных сумерек покров
Над бездною преданий строгих.
 

Лощины твердь, как чару взяв,
Погрузит крепость хмеля в зелье,
В котором сласть от сотен трав,
Пряность коры в тени дубрав,
Где души на ветвях созрели.
 

В тот миг душа сорвётся вниз,
Как будто птицей белой в небе,
Кроны качнёт незримый бриз
И рухнет вечность в чару ниц,
Узрев себя в мирском вертепе.
 

Ведьма прошепчет в тишине,
Вскормив, как мать, родную душу,
Что плодом зрела, чтоб в огне 
Незримых чар на самом дне
Жизнь обрести, покой нарушив.
 

Чтоб полозом скользнуть в росу,
Чтоб после ястребом сквозь звёзды
Упасть на твердь, затем в лозу
Родиться, чтоб постичь красу
Девичьих уст, пропевших тосты.
 

Чтоб чадом стать девицы той,
Открыть глаза с рожденья к свету,
Любить, страдать, болеть тоской,
Познав лишь в музыках покой,
Став королём меж всех поэтов. 
 

И ловчий сна в траве густой
Росой хмелит душистый вереск,
И след сокрыл болотник злой,
Пусть бездна зреет тишиной,
А бард всё ж знает отчий берег.