Евгений Язов

Мне лень её призыва ждать и к славе
Стремиться страстно, дабы взором её глаз 
Растаять в неге спелых лоз, и в сей же час
Надеяться, увы, вдруг оказаться вправе
Вкусить сластей, как жемчугом в оправе
Впредь оказаться! Но мне страсть – Пегас!
 

Взовьюсь над миром, славы не приемля,
Отторгну службу, ибо служба лишь тщета,
В палатах герцогских лишь ложь и немота,
А жаждой мне – строфа объемлет землю,
Где зелень диких пастбищ, что постелью
Бесславному пииту, страсть – судьба!   
 

И только там, паря над миром тщетным,
Замру, узрев, как в миг из облачных ворот,
Скользнёшь - подобна Слову, что под свод
Небес несёт с почтением в свет вечный
Шёпот: «О, Бог мой!», сакмой млечной…
Ты, солнца луч – пиита сладкий плод!

Изгиб пера к вершинам долгих снов
Оставит след, песком времён слетая
С высоких круч великомудрых строф,
Тем самым себя в вечность вовлекая.

И мы, угрюмые наследники сих тайн,
Кто в сумеречных мыслях видит чудо,
Узрим однажды в тёмной бездне рай
В священных лигатурах, в мире блуда.

В письме Тахути молнией скользнём,
Однажды осветив всю твердь, и вновь
На тропах мы священным сном уснём,
Укрывшись снами и постигшие любовь. 

Идя в высокий храм под сень молитв,
Мы будем петь иным героям славы
На языке, что, в этот мир огонь пролив,
Скрепил оковы книг и гимнов справы.

Сосуд телес наполнить светом вечным,
В котором нет теней, засим краса
Небесной глади спит дорогой млечной,
И девой нежной, юной и беспечной
Танцует денница, блистая, как роса.

Так, хороводом душ живых бессмертье
Целует вновь глоток хмельных канцон,
Певец пернатый в золотистом свете
Меж муз улыбчивых пропел виденья эти,
Что души чуткие услышали, как сон.

Я не стремлюсь быть милым всем,
Искать похвал и ждать награды,
Быть в славе вечной, вместе с тем
Любовь возжаждать как оплату…
Вот ленник муз, причастник снов,
Возросший на ветвях мотетом
Пряным цветком, за гранью слов,
Не обличённый высшим светом.  

Насытить страсть уж не стремлюсь,
Мне безразличны дифирамбы,
В мирской тщете взрастить боюсь
Сердце своё ветхим эстампом…
Вот, безразличный к службе, всё ж
В свите Орфея верным стражем,
Отторгнув фальшь - мирскую ложь,
Предстал поэм высоким кряжем.

Я не стремлюсь быть в тех сластях,
Что так желанны в мире сиром,
Мне лень грешить в иных страстях -
Я здесь блуждаю пилигримом… 
Вот в сотнях формах смыслом был,
Явился, чтобы вновь стать тенью. 
В ветвях канцон вновь гнёзда свил,
Прозрев! - Лишь в этом утешенье.

Здесь десять стрел ветрам весёлым вторя,
Всегда находят цель среди красот –
Так развлекается в беспечности Эрот,
С пиитами в изысканности споря.
О, праздность, что осенняя лоза,
Способна утвердить слог меж высот,
Прозрачна и чиста ты, как слеза…

Искали трепета, что музы нам внушали,
Лобзая души наши серебром
Восторженности тихой и теплом
В звучанье лиры, так и мы припали
К устам сих песен, а вкусив сие,
Пришли на твердь земную, чтоб потом
Вернуться в сад бессмертных по росе.

И так бывает - философия бессильно
Низвергнута в симпосии, так хмель
Наполнит члены все, и тем свирель
Гетер кружение ведёт, красы обилье
Рождает ревностью поэтики консорт
Душа, сейчас, забывшись в страсти,
И мудрость, словно дщерь напасти,
Отринув нежностью неуловимой нот.

Поэтика… так девственна, но в страсти
Той непорочности изыскана, проста,
Ах, целомудрием исполнена творца,
Того, что наделён безмерной властью
Над знамым мудрецом, но до тех пор,
Пока в гетер круженье, в хмель вина
Симпосий не прольётся, флёром сна
Морфей не скроет бесполезный спор.

Ах, тун вина исповедальней мне,
Укроюсь в келье музыки своей;
Ах, не постигну дна на самом дне,
И, если ещё можешь, снова пей.

В кувшине этом цвет и мёд лугов,
Фруктовый сад, и милою луной
Роса согрета, Бахус кровь и кров -
Так жажду утоляем мы с тобой.

Целует ветер горный кряж
Беспечной песней трубадура;
Она, как вечно юный страж,
Стоит твердыней Монсегюра.

Стоит твердыней Монсегюра,
В котором всё подобно сну,
Оставив фальшь, и над натурой
Вспорхнула в небо, в тишину.

Вспорхнула в небо, в тишину
Голубкой светлой, белокрылой,
Отрекшись вечности в плену,
Взамен познав источник силы.

Взамен познав источник силы,
Которой кротость есть порог,
Уснув в устах волшебной лиры,
Ласкает взгляд её тот слог.

Ласкает взгляд её тот слог,
Что Эсклармонда — сон невинный,
Благословила, так в росток
Любовь вмещает дух незримый.

Любовь вмещает дух незримый:
В слезах отверженных сатир
Тропою тайной, сказкой длинной
Звучит меж струн, целует мир.

Звучит меж струн, целует мир
В ажурной вязи строк нетленных,
В преданиях, но мстит им клир,
Воспев лишь то, что лживо-бренно.

Воспев лишь то, что лживо-бренно,
Благословляя смерть, и в раж
Вошла засим жестокость, с тленом
Раскрылся зевом горный кряж.

Раскрылся зевом горный кряж — 
И страх в глазах застывшей черни: 
Воздвигнут был великий страж,
Сокрыт престол холодной тенью.

Сокрыт престол холодной тенью,
Над твердью песнью трубадура
Голубкой, не познавшей тленья,
Звучит молитвой Монсегюра!

Её в объятьях Корбин страстно
(Что был воспет строфой мельной, 
В ручье рождённой не напрасно,
Во имя миссии святой),
Объял, от тщет создав покой 
Рукою твердой Титурэля,
Чтобы сокрылся светоч Той,
Что образ истинный узрела.

Труды отринув, смежив очи,
«Познавший» зрит тропу меж рос,
Что облачившись в ризы ночи,
Спешит катренами, и слёз
Ему не выплакать средь роз,
Где меж садов его Фортуна,
Сокрывши так, в пределах грёз,
Почить оставила на струнах.

А кто, Кретьен иль Эшенбах,
Способны разбудить пиита,
Что навсегда утратив страх,
Даже в тот час, как кровь пролита
И жизнь вовеки не изжита,
Почить изволил между строк,
А вместе с ним, на веки, свита
Обречена влачить свой рок?

Он не король, но был прославлен,
Не свят он, но лежит без сил,
Он каждый день вновь обезглавлен
Во имя тех, кто прежде жил
И вновь, и вновь ему служил,
Войдя за стены тверди горной,
Где Мэлори встречал его,
Чтобы твердыне быть покорным.

(Во имя короля сего!)

Ты не найдёшь тропы, скиталец,
Что пенится строкой в веках,
Той, что хранит в себе страдалец,
Вином, что вызрело в мехах,
Ведь прежде, чем отторгнуть страх,
Ты будешь жаждать жизни этой,
А это жизнь лишь сизый прах,
В коем воспели страсть поэты!

Хранят в любви светила сны,
И, как небесною волною,
Взирает в мир из-за стены
Тот, кто бессмертен! Он с тоскою
Ждёт часа, обрести в покое
Своих мучений тихий час,
Но суждено ему росою
Слёз омывать великий станс.